Алекса́ндрович Зино́вьев

Александр Александрович Зиновьев родился в деревне Пахтино Чухломского уезда Костромской губернии РСФСР (ныне Чухломский район Костромской области) шестым ребёнком в семье мастерового Александра Яковлевича и крестьянки Аполлинарии Васильевны (урождённой Смирновой). Предки Зиновьева, впервые упомянутые в документах в середине XVIII века, принадлежали к сословию государственных крестьян. Отец Зиновьева большую часть времени проводил на заработках в Москве, с юности жил между деревней и столицей, имел московскую прописку, что, по мнению биографа Павла Фокина, помогло семье избежать репрессий во время раскулачивания[2]. До революции Александр Яковлевич расписывал храмы, был богомазом, а впоследствии занимался отделочными работами, делал трафареты. В анкетах Зиновьев называл профессию отца несколько пренебрежительно — «маляр». Александр Яковлевич интересовался искусством, привозил детям принадлежности для рисования, иллюстрированные журналы, книги. Мать происходила из зажиточной семьи, имевшей недвижимость в Петербурге. Зиновьевых, чей дом стоял в центре деревни, в округе уважали, у них часто бывали гости. Биографы выделяют роль матери в формировании личности Александра: Зиновьев с любовью и уважением вспоминал её житейскую мудрость и религиозные убеждения, которые определяли правила поведения в доме. Семья, однако, не была набожной: отец был неверующим, мать, хотя и была верующей, к обрядам относилась с безразличием. Александр с детства стал убеждённым атеистом, а православие, церковь и «попов» всю жизнь воспринимал с отвращением, считая атеизм единственной научной составляющей советского марксизма.

Александр с раннего детства выделялся своими способностями, его сразу перевели во второй класс. По мере взросления детей отец забирал их в столицу. В 1933 году, после окончания начальной школы Александра, по совету учителя математики, отправили в Москву. Жил с родственниками в подвальной десятиметровой комнате на Большой Спасской улице. Из-за непрактичности отца ему пришлось заниматься хозяйственными вопросами. Нищенские условия жизни сочетались с интересными занятиями; в те годы советское государство активно модернизировало школьное образование, реформы сопровождались пропагандой его социальной значимости. Александр учился успешно, больше всего ему нравились математика и литература. Участие в кружке рисования не сложилось — его рисунки обнаруживали черты карикатур, конфуз случился с перерисовкой портрета Сталина для Сталинской комнаты; неудачным был и опыт в драмкружке (у Александра не было слуха и голоса). Много читал дополнительно, был завсегдатаем библиотек; читал классику, как отечественную, так и зарубежную. В старших классах уже был знаком с большим количеством философских произведений — от Вольтера, Дидро и Руссо до Маркса, Энгельса и Герцена. Из русской классики Зиновьев особенно выделял Лермонтова, знал наизусть множество его стихов; из современных авторов — Маяковского. Наиболее понятным и близким зарубежным писателем был Кнут Гамсун («Голод»). По замечанию П. Фокина, Зиновьева привлекали одиночество и гордость индивидуалистических характеров, что способствовало формированию чувства собственной исключительности. Эту позицию крайнего индивидуализма он рано начал осознанно культивировать, хотя впоследствии всегда её отрицал, называя себя «идеальным коллективистом».

Как отмечали биографы, в юности Зиновьев был охвачен желанием «строительства нового мира» и верой в «светлое будущее», его завораживали мечты о социальной справедливости, идеи равенства и коллективизма, материального аскетизма; его кумирами были Спартак, Робеспьер, декабристы и народники. Как писал Константин Крылов, идеи соответствовали его личному опыту: Зиновьев вспоминал, что «был нищим среди нищих», подчёркивая, что коммунистическая утопия является идеей нищих. С одной стороны, происходившие в 1930-е годы социальные, культурные и экономические изменения способствовали оптимизму; с другой стороны, Александр замечал и возрастающее неравенство, видел, как живут семьи партийных и государственных чиновников; обращал внимание на то, что в продвижении по социальной лестнице наиболее успешны были активисты-демагоги, болтуны и доносчики; наблюдал дискриминацию крестьян по сравнению с рабочим классом, деградацию деревни и формирование нового «крепостного права» колхозов, чему был свидетелем, когда приезжал на каникулы в Пахтино. Под впечатлением от известной книги Радищева хотел написать обличительное «Путешествие из Чухломы в Москву»; в 1935 году, после обнародования проекта сталинской конституции, с другом в шутку составил вымышленную конституцию, в которой «лодыри и тупицы» имели «право на такие же отметки, как и отличники» (история вызвала школьный скандал, но дело замяли). Как пишет Павел Фокин, «подвиги и подлости» советского общества, противоречия и проблемы повседневной жизни провоцировали «душевный бунт». Согласно интерпретации К. Крылова, разочарование в практическом воплощении идеалов коммунизма не подтолкнуло юного Зиновьева ни к отрицанию самой идеи коммунизма, ни к поиску других идеалов. Он выбрал третий путь, сделав вывод, что социальному миру неизбежно присуще зло, и что этот мир в сущности и является злом. Эта позиция позднее повлияла на его социологию.

В комсомоле Зиновьев был членом школьного комитета, отвечал за выпуск сатирической газеты. На выбор философии в качестве будущей специальности повлиял учитель общественных дисциплин, аспирант Московского института философии, литературы и истории (МИФЛИ) — главного гуманитарного вуза тех лет в СССР. Вместе с учителем Александр начал изучать работы Маркса и Энгельса, увлёкся диалектикой. С отличием окончив в 1939 году школу, поступил в МИФЛИ (другими вариантами были математика и архитектура). Среди его сокурсников были впоследствии известные философы Арсений Гулыга, Игорь Нарский, Дмитрий Горский, Павел Копнин. Атмосфера в институте, кузнице «бойцов идеологического фронта», была тяжёлой. Зиновьев был почти без средств, мизерной стипендии не хватало, отец перестал ему помогать. Как пишет Павел Фокин, Зиновьев находился в состоянии физического и нервного истощения. В поисках ответа на вопрос, почему провозглашаемые светлые идеалы коммунизма расходились с реальностью, Зиновьев пришёл в размышлениях к фигуре Сталина: «Отец народов» стал причиной извращения коммунистических идеалов.